Отличное дополнение к книгам по психиатрии — иллюстрации психических заболеваний, сделанные талантливыми писателями. Это всегда ярко, метафорично, наглядно. В качестве доказательства хочу показать вам, как Джеффри Евгенидис в своём романе “А порою очень грустны” описывает биполярное расстройство своего героя Леонарда (в книге — маниакальная депрессия). Напомню, что это так называемые “качели настроения”, когда состояния небывалого душевного подъёма (мании) сменяются жуткими спадами (депрессией). Эти фазы могут следовать одна за другой, а могут чередоваться с периодами нормального настроения.

“Что со мной? Давай-ка посмотрим что. Прежде всего, родители у меня алкоголики. Одна, вероятно, сама страдает маниакальной депрессией, только без справки от врача. Это состояние передалось мне от неё. Мы оба страдаем этой болезнью в одной и той же форме. У нас эти процессы проходят медленно. Не так, чтобы за несколько часов из хорошего состояния перейти в плохое. Мания или депрессия у нас наступает длинными волнами. Моему мозгу не хватает химических веществ — нейротрансмиттеров, которые необходимы для регуляции настроения, а иногда их вырабатывается слишком много. Биологические проблемы у меня связаны с генами, а психологические — с родителями. Вот что со мной такое”.

ДЕПРЕССИЯ
“Странным в болезни Леонарда оказалось то, что поначалу он едва ли не получал от неё удовольствие. Его приступы мрачности на ранней стадии болезни говорили скорее о меланхолии, нежели об отчаянии. Он находил нечто приятное в том, чтобы бродить по городу в одиночестве, чувствую себя всеми покинутым. Было даже некое чувство собственного превосходства, правоты, возникавшее от того, что тебе не нравятся вещи, которые нравятся твоим ровесникам”.
“Какое-то время Болезнь нежно ворковала с ним. Подойди поближе, говорила она. Она льстила Леонарду, внушая, что он способен чувствовать больше, чем все остальные, что он восприимчивее, глубже”.

“И все равно это была ещё не сама Болезнь. Это была характерологическая прелюдия, но не химического или соматического происхождения. Это была анатомия меланхолии, а не анатомия твоего мозга”.

“Первый настоящий приступ депрессии Леонард пережил, когда был старшеклассником. Проснувшись утром, он понял, что с ним что-то произошло. Тело болело. Руки и ноги были словно зацементированы. Леонарду как-то удалось вылезти из постели и одеться. Завтракать он не стал, вышел из дому, забыв свой рюкзак, доплёлся до школы. Он дважды запирался в туалетной кабинке и безо всякой видимой причины начинал плакать. Всю дорогу домой его преследовало чувство надвигающегося конца света, вселенского зла. Боковым зрением он замечал, как деревья угрожающе машут ветвями. Телефонные провода провисали между столбами, будто питоны. Правда, когда он взглядывал в небо, то, к удивлению своему, замечал, что на нем ни облачка. Какая гроза? Погода ясная, вовсю светит солнце. Он решил, что у него что-то с глазами”.

“Ощущение было такое, словно из него с силой вытягивают содержимое, как будто кровь и другие жидкости выкачивают из него с помощью какого-то огромного прибора и перегоняют в землю. Он снова плакал, не в состоянии остановиться; голова сделалась как люстра в доме его бабушки. С каждым его приездом в ней горело все меньше лампочек. Его голова была старой гаснущей люстрой”.

“Болезнь, из-за которой искажалось его восприятие в целом, позволяла увидеть собственные недостатки с мучительной ясностью”.

“Леонард понял одну важную вещь о депрессии. Чем ты умнее, тем хуже. Чем лучше работает твой мозг, тем сильнее тебя раздирает депрессия”.

МАНИЯ
“На этот раз мания была настоящей. Она во сто раз превышала приподнятое настроение, какое он испытывал в старших классах, что едва на него походила. Мания была душевным состоянием ничуть не менее опасным, чем депрессия. Правда, поначалу казалось, будто накатила эйфория. Ты становился абсолютно неотразимым, абсолютно очаровательным — все тебя обожали. Ты совершал идиотские поступки — например, выпрыгивал с четвёртого этажа общаги в сугроб. Тратил годовую стипендию за пять дней. Казалось, в голове у тебя происходит бурная вечеринка — вечеринка, во время которой ты, пьяный хозяин, не даёшь никому уйти, хватаешь людей за шиворот со словами: “Да ладно тебе. Давай ещё по одной!” Когда эти люди неминуемо исчезали, ты шёл и находил других, кого угодно, что угодно, лишь бы вечеринка продолжалась. Ты говорил и не мог остановиться. Что бы ты ни сказал, все было гениально. Люди поддерживали все инициативы Леонарда. Под его предводительством они устраивали невероятные эскапады. Но потом наступил переломный момент. Разум его словно начал выдыхаться. В голове у него одни слова превращались в другие, будто крутились картинки в калейдоскопе. Он выдавал бесконечные каламбуры. Никто не понимал, о чем он говорит. Он сердился, раздражался. Глядя на людей, которые час назад смеялись над его шутками, он понимал, что они волнуются, переживают за него. Тогда он убегал в ночь, или в день, или в ночь, находил другую компанию, чтобы безумная вечеринка продолжалась…

Под конец у Леонарда, как у алкоголика в запое, случился провал памяти”.

ЗАМУЖЕМ ЗА МАНИАКАЛЬНОЙ ДЕПРЕССИЕЙ
“Мадлен почувствовала, что задыхается. Казалось, будто Леонард привёз сюда свою жаркую, душную квартиру, словно он в эмоциональном смысле живет именно там и всякому, кто хочет быть с ним, придётся тоже втискиваться в это душное психическое пространство. Казалось, для того чтобы по-настоящему любить Леонарда, Мадлен необходимо забрести в ту же тёмную чащу, где заблудился он”.

“Она превратилась в дрожащую за мужа, бдительную опекуншу. Она превратилась в женщину, которая “замужем за маниакальной депрессией”. Она была единственной преградой между Леонардом и смертью. Такое у неё было ощущение. Поскольку теперь Мадлен были известны признаки опасности, она постоянно держалась начеку, анализируя их. Что ещё хуже, она держалась начеку, наблюдая за любой переменой в настроении Леонарда, которая могла бы оказаться предшественницей какого-нибудь из этих признаков”.

Когда Леонарда не было рядом, ей “казалось, что ее собственное сердце удалили из тела хирургическим путём и поместили куда-то, где оно, удаленное, по-прежнему связано с ней, качает кровь по венам, но подвергается опасностям, ей не видным”.

Долго это можно выдержать?
“— Если б мы были с тобой дрожжевыми клетками, знаешь, что бы мы сделали?
— Не хочу ничего слышать про дрожжи! — сказала Мадлен.
— Если у дрожжевой клетки есть выбор, то идеальное состояние для неё — диплоидное. Но если дело происходит в среде, где не хватает питательных веществ, то происходит знаешь что?
— Мне плевать!
— Диплоиды снова разбиваются на гаплоиды. Одинокие маленькие гаплоиды. Потому что, когда наступает кризис, одинокой клетке легче выжить.
Мадлен почувствовала, как на ее глаза наворачиваются слезы”.

Виктория Шилкина, клинический психолог, научный журналист, автор сайта Books-for-you.ru